{"time":1619013553128,"blocks":[{"type":"header","data":{"text":"Статья Натальи Олеговны Харламовой — магистра истории, преподавателя кафедры древних языков Санкт-Петербургской Духовной Академии.","level":4}},{"type":"paragraph","data":{"text":"В античной Греции поэт вставал в один ряд с авгурами, жрецами, прорицателями. Такие представления не находили сочувствия в христианской среде. Однако образованные христиане полагали, что поэзия может и должна служить христианству. Со времени Константина Великого появляется целая плеяда поэтов, которые в поэтической форме пересказывают Ветхий и Новый Завет (IV–VI вв.). Христианские поэты призывают благословение Святого Духа, как языческие поэты призывали муз. Первым из отцов Церкви однозначно признал за красотой поэзии право на существование св. Амвросий Медиоланский. В отечественной историографии раннехристианская поэзия изучена достаточно слабо, переводов творений этих поэтов на русский язык практически нет."}},{"type":"delimiter","data":{}},{"type":"quote","data":{"text":"...carmen, quo nihil potentius.[1]
Sanctus Ambrosius. Epist. XX a. 34","caption":"","alignment":"left"}},{"type":"quote","data":{"text":"Но песни и гимны для Бога приятней всех жертв и курений.
Петр Ершов. Ночь на Рождество Христово","caption":"","alignment":"left"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"В Греции архаического и классического периода поэтическое творчество рассматривалось как плод непосредственного воздействия на душу человека высшего божества. Таким образом, сам поэт вставал в один ряд с авгурами, жрецами, прорицателями. Это отразилось в культе Муз, которым и приписывалось поэтическое вдохновение. «Илиада» и «Одиссея», древнейшие европейские поэтические творения, начинаются именно с призыва к Музе: «Гнев, о, богиня, воспой...», «Муза, воспой мне того хитроумного мужа...». Музы же научили песням, по его собственному признанию, пастуха Гесиода на склоне Геликона[2]. Сам поэт здесь как будто совершенно отстраняется от себя и свое творение приписывает внешнему воздействию. При этом соотношение внешнего воздействия, личного опыта, переживания и художественного мастерства поэта вплоть до Горация не было предметом особого рассмотрения. Платон в диалоге «Федр» причислял поэтическое вдохновение к одному из четырех видов исступленности или, по-гречески, экстаза[3], которые он воспринимал как особый божественный дар."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Разумеется, такие представления о процессе поэтического творчества не могли найти сочувствия в христианской среде, — любая форма одержимости могла рассматриваться только, как воздействие падших духов. Кроме того, языческая поэзия в глазах христианина была скомпрометирована самой тематикой стихотворных произведений. Древние поэты воспевали языческих богов и героев, весь их аллегорический, метафорический язык был неразрывно связан с языческим, чувственным мироощущением. Все эти темы и образы были совершенно чужды нарождающемуся христианскому миру."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Было еще одно свойство античной поэзии, которое настораживало Отцов Церкви, получивших языческое образование — а именно эстетическое наслаждение древними творениями (delectatio), и глубокое эмоциональное и интеллектуальное воздействие, которое они производили на слушателя и читателя, что казалось некоторым апологетам христианства несовместимым с христианским мировоззрением."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Тем не менее, воспитанные в благоговейном отношении к поэтическому творчеству образованные христиане полагали, что поэзия может и должна служить христианству. Теоретическим обоснованием их миссии и допустимости поэтического жанра для евангельской проповеди могла служить поэтика Горация, который решительно отбрасывает прежние представления о поэтическом безумии или одержимости поэта. Не без иронии Гораций говорит о Демокрите (а в его лице в целом о всей античной поэтической теории), который «изгнал с Геликона всех здоровых рассудком»[4]:"}},{"type":"quote","data":{"text":"— В здравом смысле исток работы творческой, верной[5] ","caption":"","alignment":"center"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Во главу угла Гораций ставить талант поэта и его мастерство:"}},{"type":"quote","data":{"text":"— Я не вижу, к чему б,
Наше учение было без дара и дар без науки?
Гений природный с наукой должны быть в согласье взаимном[6].
","caption":"","alignment":"center"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Итак, по Горацию, не одержимость Музами или римскими Каменами лежит в основе поэтического творчества, но природный дар, наука и труд, которые позволяют достичь высшего мастерства. А природный талант — это, в глазах христиан, дары Духа Святаго, которые многоразличны, и которыми Бог наделяет человека по Своему произволению. Поэтому поэтика Горация стала для христиан-интеллектуалов апологией поэзии, которая играла важную роль в евангельской проповеди, начиная с IV в."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Со времени Константина Великого появляется целая плеяда поэтов, которые в поэтической форме пересказывают Ветхий и Новый Завет (IV–VI вв.). Это Ювенк, пресвитер из Испании, первый пересказавший всю евангельскую историю в четырех книгах, Фальтония Проба, св. Павлин Милостивый, епископ Ноланский, Киприан Галльский (V в.), испанский аристократ Пруденций, Целий Седулий (первая половина V века), Авит (VI в.), епископ Вьеннский (Галлия), Аратор (VI в.), субдиакон Рима. Это феноменальное явление заслуживает отдельного исследования. В отечественной историографии этот пласт изучен достаточно слабо, да и переводов творений этих поэтов на русский язык, можно сказать, практически нет (за исключением небольших фрагментов отдельных авторов в сборниках и хрестоматиях), что делает эти сочинения недоступными для русского читателя и затруднительными для исследования."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Что побудило этих образованных христиан (среди них было немало священнослужителей) обратиться к поэзии? Испанский священник Ювенк цель своего труда ясно объявил в прологе. Это вступление к поэме Ювенка очень интересно для нас. Во-первых, тем, что он прославляет поэзию, считая, что она единственное, что останется, когда этот мир погибнет. Далее он излагает, что заставило его взяться за перо. Он сравнивает себя с великими поэтами древности, такими, как Гомер и Вергилий, которые воспевали деяния героев и языческих богов. По мнению Ювенка, тем более нужно, следуя эпической традиции, воспеть деяния Спасителя. Это выдает в нем сознание человека античной эпохи, когда считалось, что миссия поэта — увековечить выдающееся события и имена своей эпохи. Следуя древней традиции, он призывает благодать Святого Духа так же, как языческие поэты призывали Муз[7]."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Провозглашенную Ювенком цель подхватили его современники, и у него оказалось, как мы видим, немало продолжателей. Все они находились под сильным воздействием Вергилия, но также Лукреция Кара, Луцилия и Горация, и стремились употребить свой поэтический дар, а также достижения языческой поэтики на пользу христианской проповеди для широкого круга образованных и полуобразованных слоев общества, стараясь говорить с ними на привычном для них языке и прибегая к привычным художественным средствам."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Однако, несмотря на то, что многие из сочинений христианских поэтов позднеантичного мира высоко ценились в Средневековье, современным читателям и исследователям они кажутся скучными и неудачными. Крайняя точка зрения: это — ошибочный жанр[8]. И дело тут не в отсутствии таланта или мастерства. Все названные сочинители обладали должным усердием, образованностью, трудолюбием и искусством версификации, а св. Павлин, Пруденций и Седулий обладали замечательным талантом. Однако языческие поэты, повествуя о деяниях героев и богов, не были связаны в своей фантазии, они сами часто становились творцами мифов, по-своему их интерпретируя, создавая нечто совершенно оригинальное и новое. В переложении Евангелия поэт не обладает такой свободой, он должен следовать точно евангельскому тексту, не допуская своих интерпретаций. Ограничения, накладываемые на творца такого произведения, лишают его ярких метафор, аллегорий и поэтической фантазии. Поэтому в традиционном эпическом жанре воспеть Христа Спасителя, наподобие древних героев, не получалось."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Интересно, что блж. Августин и блж. Иероним хранят почти полное молчание о эпических трудах своих современников. Нет сомнения, что они были знакомы с их творениями. Так св. Павлин Ноланский находился в оживленной переписке с названными Отцами Церкви. Блж. Иероним знает о творениях Ювенка, однако похвалы его достаточно скупы."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Во взглядах блж. Августина прослеживается суровый ригоризм, и этот ригоризм его распространяется даже на литургические песнопения[9]. Блж. Августин подозрительно относился к сенситивному (чувственному) восприятию и эмоциональной сфере. А это именно та сфера, на которую мощно воздействует искусство, особенно музыкальное и поэтическое. Как бывший ритор, блж. Августин помнит три основные задачи искусства слова: научать, воодушевлять, услаждать (docere, movere, delectare). Последнее в этой триаде delectare — вызывает у блж. Августина наибольшие сомнения и возражения. Яснее всего это выражено в 10 книге Confessio: «И плотское мое удовольствие[10], которому нельзя позволить расслаблять душу меня часто обманывает: чувство, сопровождая разум, не идет смирно сзади, хотя только благодаря разуму заслужило и это место, но пытается забежать вперед и стать руководителем. Так незаметно грешу я и замечаю только потом»[11]. Блж. Августин ставит себе в вину, что искусство (в данном контексте речь идет о церковном пении) может увлекать его слишком сильно, заставив забыть рассудочность. Противополагая разум чувству, он старается предписать себе строгую аскезу, усматривая грех в эстетическом удовольствии от искусства. Здесь мы видим преувеличенное доверие к ratio. Интеллектуализм или рационализм кажется ему самым прямым и даже единственно правильным путем богопознания. Именно этот путь рационализма станет магистральным для западного христианства и европейской цивилизации в целом, в противоположность мистическому пути восточной монашеской традиции полагания (не столько подчинения, а именно полагания) ума в сердце."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Однако в случае с блж. Августином все не так однозначно. Он и сам не уверен в справедливости своего ригоризма. «Иногда, однако, — продолжает блж. Августин, — не в меру остерегаясь этого обмана, я совершаю ошибку, впадая в чрезмерную строгость». Несомненно, к поэтическому жанру блж. Августин относился самым серьезным образом, и, видимо, много размышлял об этом. Здесь особый интерес представляет его трактат «О музыке» (387 г.), который, вопреки своему названию, практически не имеет отношения к музыке, а посвящен исследованию стихотворной метрики и ритмов, то есть теории стихосложения. По существу, он создает учение о поэзии как особой форме музыки[12]. К теории стиха он подходит с математической точки зрения, стараясь, по выражению Пушкина, «алгеброй гармонию поверить». В трактате поэтическая метрика рассматривается в свете скрытого в ней числового начала. Постоянно обращаясь к арифметическим выкладкам, блж. Августин разграничивает и определяет понятия метра и ритма[13]. И опять в центре оказывается ratio. В трактате важное место занимает антитеза искусства (ars) и науки (sciencia). Искусство обусловлено телом и душой, а наука, основанная на разуме, «обитает только в душе»[14]. При этом областью искусства является, по блж. Августину, исполнительское мастерство, поскольку требует телесных навыков, а создание стихов и музыки относится к науке[15], поскольку глубокое знание числовых закономерностей и составляет основу поэзии и музыки: душа, используя изначально заложенные в ней «числа суждения», открывает в поэтическом произведении некое «равенство (aequalitas)», установление которого и приносит удовольствие[16]. «Высшее, неколебимое, неизменное, вечное равенство» пребывает в «высших вещах» — в Боге[17]. При этом содержательная часть, также, как и художественные средства остаются за рамками этого трактата. Важно здесь то, что блж. Августин окончательно порывает с античным пониманием поэзии как разновидности безумия или экстаза. Напротив, он акцентирует внимание на том, что разум на основе знания (scientia) постоянно контролирует процесс творчества."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Самым поэтическим творением блж. Августина является Confessio (397–400 гг.), которое было написано несомненно в подражание Псалмам Давида. Во время написания «Исповеди» блж. Августин продолжал параллельно работу над комментарием к Псалмам[18]. Собственно, Confessio — это и есть единая во всех частях и самая протяженная христианская покаянная молитва к Богу. Именно в Confessio отчасти реализовывается поэтический талант блж. Августина, хотя сам он так не считал. По его мнению, гимн или религиозное пение должно включать три компонента — laus, Deus, canticum: Si sit laus, et non sit Dei, non est hymnus; si sit laus, et Dei laus, et non cantetur, non est hymnus. Oportet ergo ut, si sit hymnus, habeat haec tria: et laudem, et Dei, et canticum[19]."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"В свете вышесказанного не может не удивлять молчание, которое хранит блж. Августин о творениях христианских поэтов своего времени. Но само это молчание уже красноречиво. Видимо, эти произведения не отвечали взыскательному вкусу гиппонского епископа, чтобы их хвалить, но и ругать их он тоже не стал."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Но особенно для нас удивительно аналогичное молчание блж. Иеронима, который был, на первый взгляд, далек от столь решительного ригоризма и рационализма блж. Августина."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Сочинения языческих авторов были весьма дороги сердцу утонченного и образованного Иеронима, как он сам в этом признавался в письме к Евстохии[20]: «...я, окаянный, постился и намеревался читать Туллия. После частых бессонных ночей, после слез, из самой глубины души исторгнутых у меня воспоминанием о прежних прегрешениях, я все-таки держал в руках Плавта. Чуть иногда я приходил в себя и начинал читать пророков, меня ужасала необработанность речи; слепыми глазами не видя света, я думал, что виной этого не глаза, а солнце». Далее он рассказывает, как в сонном видении он был назван не христианином, а цицеронианином. И тогда же он дал клятву: «Господи, если когда-нибудь я буду иметь светские книги[21], если я буду читать их, значит, через это самое я отрекся от Тебя»."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Мы видим, что обаяние, глубина мысли и мастерство языческих писателей имели неотразимое воздействие на образованную христианскую элиту той эпохи. Отказ от чтения их сочинений воспринимался как великая, но необходимая жертва. Иногда блж. Иероним заходит так далеко в отвержении языческих поэтов и философов, что сравнивает их творения с siliquae (рожки, стручки); в своем изъяснении притчи о блудном сыне он пишет: «Daemonum cibus est carmina poetarum, saecularis sapientia, rhetoricorum pompa uerborum. Haec sua omnes suauitate delectant» (Песни поэтов, мирское мудрование, словесная пышность риторики есть демоническая пища. Они всех услаждают своей приятностью)[22]."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Все же в письмах блж. Иеронима к разным лицам можно встретить довольно часто цитаты из языческих поэтов, главным образом из Вергилия и Горация[23], наряду с цитатами из Священного Писания[24]. Поэтическая строка имеет то великое преимущество, что она способна в нескольких словах с большой силой выразить тонкие психологические нюансы человеческого настроения или состояния, — в прозе на это потребовались бы страницы текста, но без достижения того же эффекта. Кроме того, для образованных современников знакомые поэтические строки стразу вызывали аллюзии и ассоциации, которые хотел дать почувствовать автор."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"В одном из своих писем блж. Иероним приводит в свое оправдание в цитировании языческих поэтов пример апостола Павла, который «в послании к Титу употребил стих из поэта Эпименида[25]. В другом послании апостол приводит также шестистопный стих Менандра: «Худые беседы растлевают добрые нравы»[26]. И, выступая перед афинянами в Ареопаге, приводит свидетельство поэта Арата: «его же и род есмы», что по-гречески читается: του γαρ και γενος εσμεν — и составляет полустишие гекзаметра[27]. Далее блж. Иероним пишет «...Во Второзаконии (гл. 21) он (апостол Павел) читал повеление Господа, что у пленной жены нужно обрить голову и брови, обрезать все волосы и ногти на теле и тогда вступать с нею в брак. Что же удивительного, если и я за прелесть выражения и красоту членов хочу сделать светскую мудрость из рабыни и пленницы израильтянкою, отсекаю или отрезаю все мертвое у неё — идолопоклонство, сластолюбие, заблуждение, разврат — и, соединившись с ее чистейшим телом, рождаю от нее детей Господу Саваофу?..»[28]. Эти суждения закладывали основы будущей средневековой образованности, признавая огромную ценность сочинений классической древности, и давали простор для творческой деятельности поэтов."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Тем не менее блж. Иероним, также как и блж. Августин, хранит молчание в отношении опытов по версификации Ветхого и Нового Заветов своих современников. Обильно цитируя Вергилия и Горация, он никогда не приводит ни единой строчки христианских поэтов-современников. Тем более, как переводчику Священного Писания на латинский язык, ему должны были быть небезынтересны их поэтические эксперименты. Он удостаивает упоминания одного поэта Ювенка — в одном месте он хвалит его за точность изложения, в другом, — пишет, что «Ювенк при Константине в стихах изобразил историю Господа Спасителя: не побоялся он величие Евангелия подчинить законам метра». Здесь, намеренно или случайно, блж. Иероним напрямую полемизирует с Ювенком, который заявлял в прологе целью своего сочинения увековечить в стихах деяния Спасителя. Блж. Иероним, во-первых, видит в этом творческом порыве некую дерзость: «не побоялся он...», во-вторых, он умаляет законы метра перед величием Евангелия. Можно заключить из этого, что блж. Иероним дает ясно понять — как своим молчанием, так и своим кратким суждением о Ювенке, — что не считает уместным перелагать Евангельскую историю поэтическим метром, хотя и допускает это."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Если блж. Августин и блж. Иероним выказывают раздвоенность в своем отношении к языческой поэзии, не высказываются о христианских эпических творениях, а блж. Августин испытывает колебание даже в отношении церковного пения, то св. Амвросий Медиоланский имел свою точку зрения на эту проблему. Его позиция прослеживается твердо и обоснованно во всех его творениях. На упреки в том, что он завораживает паству своими гимнами, он без колебаний отвечал: «plane nec hoc abnuo» («Да, и я не отрицаю этого»)[29]. В упомянутой риторической триаде docere, movere, delectare он особо выделяет delectare (радовать, доставлять удовольствие). То, что для блж. Августина было камнем преткновения, ставится св. Амвросием во главу угла. Слово не только может, но и должно быть приятным: «Certat in psalmo doctrina cum gratia; simul cantatur ad delectationem, discitur ad eruditionem. Nam uiolentiora praecepta non permanent; quod autem cum suauitate perceperis, id infusum semel praecordiis non consueuit elabi»[30]. То, что казалось Иерониму пищей демонов, стручками или рожками (siliquae), у св. Амвросия обретает совсем другую интерпретацию. В первом разделе своего объяснения к Псалму XII св. Амвросий пишет, что delectatio было неотъемлемым элементом замысла Творца в отношении его творения, которое дьявол использовал для своего деструктивного плана: «summum incentiuum uirtutis proposuit Deus futurae beatitudinis delectationem; uehemens quoque calcar erroris delectationem esse diabolus excogitauit»[31]. Злобные уловки этого врага заключались в обманчивом показе творения (speciem praetendit naturae). Это положение исправил псалмопевец Давид: «reparare eam studens et reformare psallendi munere caelestis nobis instar conuersationis instituit»[32]. Иными словами, поэтическое творчество изначально, как выражение радости от сотворенного мира и благодарности Творцу, было заложено в нас. Но в язычестве эта способность эксплуатировалась падшими духами, и только через Давида это положение было восстановлено. Таким образом, мы видим, что, несмотря на неудачи христианского эпоса, лирическая поэзия в лице св. Амвросия с его ярким новаторским ни на что прежнее не похожим поэтическим даром, с его по-пасхальному радостным мироощущением обрела дальнейшую перспективу и была реализована во многих жанрах Средневековья вплоть до Данте."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Очерченный круг проблем лежит в русле общей проблематики, связанной с континуитетом античной цивилизации и нарождающегося христианского мира: в результате их сложного взаимодействия и контаминаций возникает феномен средневековой европейской культуры, наследниками которой мы являемся."}},{"type":"header","data":{"text":"Примечания","level":2}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[1] «...песня, которой нет ничего сильнее» — лат."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[2] В римской поэзии, возникшей значительно позже греческой, образ Музы (или рим- ской Камены) был скорее аллегорией. Вергилий в начале «Энеиды» — Arma virumque cano... («Оружие и мужа воспеваю...») — говорит о своем личном намерении воспеть Энея."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[3] ἔκστᾰσις."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[4] Послание к Пизонам (Ars Poetica). 295–296. Перевод М. А. Дмитриева."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[5] Ibid., 309. Перевод А. В. Артюшкова."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[6] Ibid., 409–411. Перевод М. А. Дмитриева."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[7] Green R. P. H. The Evangeliorum Libri Of Juvencus: Exegesis By Stealth? // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill. 2007. P. 65–80."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[8] Curtius E. R. European Literature and the Latin Middle Ages. Princeton University Press, 2013. P. 165."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[9] Confessio, 10, XXXIII, 49–50. Перевод М. Е. Сергеевой."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[10] Под плотским удовольствием здесь имеется в виду услаждение мелодичным пением."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[11] Confessio, 10, XXXIII, 49. Перевод М. Е. Сергеевой."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[12] Махов А. Е. Трактат Августина «О музыке» как факт истории поэтики // Школа теоретиче- ской поэтики. М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2010. С. 240."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[13] Махов А. Е. Трактат Августина «О музыке» как факт истории поэтики // Школа теоретиче- ской поэтики. М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2010. С. 240."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[14] De musica 1, 4, 6–7."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[15] Махов А. Е. Трактат Августина «О музыке» как факт истории поэтики... С. 241."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[16] De musica 6:10:25."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[17] Ibid. 6:11:29"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[18] Казанский Н. Н. Исповедь как литературный жанр // Августин, блж. Исповедь / Перевод М. Сергеевой. Сер. «Лит. памятники». СПб., Наука, 2013. С. 289."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[19] «Восхваление, Бог, песня: Если есть восхваление, но не восхваление Бога, это не гимн; если есть восхваление и это хваление Богу, но не является песней, это не гимн. Надлежит, следова- тельно, если это гимн, чтобы содержал все три составляющих: восхваление, а именно, хваление Богу, песню» (Aug. Enarr. In Ps. LXII, 1) "}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[20] Блж. Иероним. Письмо 22."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[21] Блж. Иероним привез из Рима в Иерусалим обширную библиотеку, которой очень дорожил."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[22] Hier. Ep. 21.13."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[23] Западные исследователи насчитали около 65 таких цитат (см.: Vessey M. Quid Facit Cum Horatio Hieronymus? Christian Latin Poetry And Scriptural Poetics // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill, 2007. P. 29–48)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[24] У блж. Августина в его произведениях после 400 г. уже не встречаются цитаты из языческих авторов (Westra H. J. Augustine And Poetic Exegesis // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Brill. Leiden, Boston, 2007. P. 30)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[25] Тит 1."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[26] 1 Кор. 15:33."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[27] Деян 17:28."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[28] Блж. Иероним. Письмо к Магну, великому оратору города Рим."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[29] Hymnorum quoque meorum carminibus deceptum populum ferunt, plane nec hoc abnuo (Ambr. Epist. XXa. Contra Auxentium, 34)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[30] «В псалме научение соперничает с очарованием; пение приводит в восторг, учение — к знанию. Ибо жесткие предписания надолго не задерживаются, то же, что ты с удовольствием воспринимаешь, это вливается сразу в сердце и не исчезает» (St. Ambrosius Mediolalensis. Ennarat. Ps. XII 1.10)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[31] «Бог задумал наслаждение как высшее побуждение добродетели к будущему блаженству; диавол устроил так, что удовольствие (delectatio) стало страстной неистовой приманкой заблу- ждения» (St. Ambrosius Mediolalensis. Ennarat. Ps. XII 1.1)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"[32] «Стремясь исправить это и преобразить, он даром псалмотворения восстановил для нас образ небесного управления» (Ibid. 1.3)."}},{"type":"header","data":{"text":"Источники и литература","level":2}},{"type":"paragraph","data":{"text":"1. Августин, блж. Исповедь / Пер. М. Е. Сергеевой. СПб.: Наука, 2013.
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"2.Иероним Стридонский, блж. Творения // ТКДА 1863–1903. 17 ч."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"3. Квинт Гораций Флакк. Оды, эподы, сатиры, послания. М., 1970."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"4. St. Augustinus Hipponensis. De musica // Sant’ Agostino. URL: https://www.augustinus.it/latino/musica/index2.htm/ (дата обращения: 20.08.2018)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"5. St. Ambrosius Mediolanensis. Ennarationes in XII palmos Davidicos // Documenta Catholica Omnia. URL: http://www.documentacatholicaomnia.eu/02m/0339-0397 (дата обращения: 20.08.2018)."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"6. St. Ambrosius Mediolanensis. Epistula XXa. Contra Auxentium. In Sancti Ambrosi Opera. Pars decima, epistulari liber X. ed. Michaela Zelzer. CSEL Bd. 72, Wien 1983."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"7. Казанский Н. Н. Исповедь как литературный жанр // Августин, блж. Исповедь / Перевод М. Сергеевой. Сер. «Лит. памятники». СПб., Наука, 2013. С. 291–294."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"8. Махов А. Е. Трактат Августина «О музыке» как факт истории поэтики // Школа теоретической поэтики. М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2010. С. 239–248."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"9. Boeft J. den. Cantatur Ad Delectationem: Ambrose’s Lyric Poetry J. den Boeft // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill, 2007. P. 81–97."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"10. Curtius E. R. European Literature and the Latin Middle Ages. Princeton University Press, 2013."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"11. Green R. P. H. The Evangeliorum Libri of Juvencus: Exegesis By Stealth? // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill, 2007. P. 65–80."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"12. Pranger M. B. Time and The Integrity of Poetry: Ambrose And Augustine // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill, 2007. P. 49–62."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"13. Vessey M. Quid Facit Cum Horatio Hieronymus? Christian Latin Poetry And Scriptural Poetics // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill, 2007. P. 29–48."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"14. Westra H. J. Augustine and Poetic Exegesis // Poetry and Exegesis in Premodern Latin Christianity. Leiden, Boston: Brill, 2007. P. 11–28."}},{"type":"header","data":{"text":"©Харламова Н.О. Аскетика и эстетика: отношение западных отцов Церкви IV–V вв. к поэзии // Актуальные вопросы церковной науки. 2019. №2. С. 234 - 241.","level":4}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Пресс-служба СПбДА"}}],"version":"2.17.0"}

«Страстная седмица» — аудиоподкаст о церковной музыке

Н.О. Харламова. Аскетика и эстетика: отношение западных отцов Церкви IV–V вв. к поэзии