{"time":1762517588274,"blocks":[{"type":"paragraph","data":{"text":"«Как вы пришли к вере?» — наверное, самый частый и самый банальный в околоцерковной журналистике вопрос. Тем не менее всегда вызывает интерес, что сподвигло человека изменить свою жизнь, вписаться в странные правила, которые не особо-то и поддерживает окружение, налагать на себя ограничения, стремиться к совершенно другим целям. А иногда даже менять профессию. Почему нам интересны людские истории? Потому что по фабуле и по внутреннему замыслу это почти «жития святых». Если мы, читая жития, вдохновляемся, мы так же можем вдохновляться историями живущих рядом с нами. Сегодня коллеги из журнала «Вода живая» беседуют обо всем этом с Анной Ершовой, автором только что вышедшей в издательстве «Никея» книги «Был футболистом, стал семинаристом. Непридуманные истории будущих священников»."}},{"type":"header","data":{"text":"«Очерки бурсы» уже в прошлом","level":2}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Анна, никогда бы не подумал, что семинаристы такие открытые люди, готовы поделиться своими биографическими, насколько я понимаю, историями. Считается, что семинария — это закрытое учреждение, да оно и действительно закрыто от посторонних взглядов. Как удалось так разговорить студентов, что получилась целая книга?"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— На мой взгляд, семинария (так до сих пор называют Санкт-Петербургскую Духовную Академию) достаточно открытое учреждение. Да, на вахте вас остановят, как и в других вузах, но при этом Духовная академия проводит много конференций, мероприятий, творческих вечеров, приглашает на экскурсии, устраивает дни открытых дверей, так что прямо уж закрытой её не назовешь. Но, конечно, и вправду удивительно, что девять человек рассказали мне свои истории. Я очень благодарна им за открытость и доверие."}},{"type":"paragraph","data":{"text":"Думаю, ребята это делали не для самолюбования, а потому что всех трогают живые рассказы, и семинаристы прекрасно это понимают. Один из героев книги, как раз его профессия и отражена в заголовке — Роман Стариков, бывший футболист, говорил мне о миссионерской составляющей нашего проекта. У него даже есть идея продолжить: он считает, что много других студентов тоже могли бы описать свои интересные судьбы. В семинарии учатся не какие-то элитарные, особенные, оторванные от жизни люди, которые прямиком из воскресной школы пришли «учиться на батюшку». Нет, это обычные юноши со своими ошибками и прозрениями, радостями и горестями, которые просто один раз встали на этот путь, выбрали эту жизнь и пытаются по ней идти.
И если кто-то прочитает их истории и вдохновится, и увидит, что можно так круто изменить свою жизнь, — то почему бы ему не попробовать?

— Но вряд ли может быть так, что все эти ребята, прозрев, пришли в семинарию и теперь по прямой дорожке, отучившись четыре или шесть лет, пойдут в священнослужители, архиереи, протоиереи. Я вообще слышал мнение, что в семинарии зачастую сложно остаться верующим.
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Ну да, ребята в книге об этом откровенно говорят. Но не потому, что в семинарии что-то ужасное происходит, а потому что всё, что превращается в обязаловку, начинает тебя отталкивать. Один из героев книги привел пример — хочешь пойти мусор выкинуть, а тут мама тебе говорит: «Выкинь мусор», и как-то уже неохота, начинаешь сопротивляться.
Ну или другой пример. Я участвовала в онлайн-встречах евангельской группы, там принцип открытости: хочешь подключайся, хочешь нет, но встречи проходят в определенное время каждое утро. Я участвовала довольно часто, а потом меня назначили одной из ответственных — там каждый день свой ответственный. И началось: то я просплю, то забуду, то вообще лень. А всё из-за того, что было «хочу», а стало «надо». Таков человек — когда у него исчезает право выбора, всё его существо противится.
Ты приходишь на обучение в Духовную академию, у тебя общая молитва, обязательное богослужение, послушания и прочее, прочее. По сути, как в монастыре. В монастыре, кстати, ты не сразу становишься даже послушником. А уж из послушника в иноки ещё больший путь. Но тут ты поступаешь — и сразу во всё это окунаешься. Конечно, тебе сразу домой хочется, на молитву не хочется и так далее.

— Ну да, в «Очерках бурсы» мы что-то подобное читали. Как будто бы лучше дать больше свободы?
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Всё же сегодня это не «бурса» Помяловского, это современный вуз, у студентов смартфоны, ноутбуки, розгами никто никого не порет. Но, знаете, я как мирянин с недоверием бы отнеслась к священнику, который бы в свободном режиме то пришел на службу, то ушел, то стал на молитву, то не стал, потом бы решил внезапно, что он рукополагается, потом бы передумал… Мне всё-таки кажется, что священник — это самая ответственная из всех профессий, если так можно сказать. И ты реально должен крепко подумать, надо тебе это или нет. Уж лучше на этапе семинарии «отвалиться», чем вот так рукоположиться «в свободной форме» и пожалеть через год.
В конце концов, закрытые учебные заведения даже не только военные бывают, в Европе так учатся во многих частных школах. И у нас в стране есть музыкальные интернаты, балетные, певческие. Почему же, если ты хочешь стать артистом балета, ты терпишь множество лишений, сидишь на диете, не видишь родителей, изнуряешь себя тренировками, — а если хочешь стать священником, то должен, что ли, нога за ногу периодически куда-то приходить по своему желанию, а потом вдруг стать вершителем судеб?

— Всё же современный мирянин уже не смотрит на священника как вершителя судеб.
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Это вы так говорите, потому что находитесь в одном из самых просвещенных городов и общаетесь с адекватными, продвинутыми, образованными священниками. Окончившими ту самую Санкт-Петербургскую Духовную Академию, учившимися у лучших педагогов, библеистов, богословов. А есть другие места, где есть люди, которые пришли в православие, ничего особо не понимая, прочитав полторы книжки. И они будут смотреть на священника именно как на вершителя судеб. А учеба в Духовной академии как раз хорошо расставляет всё на свои места и препятствует молодым священникам становиться младостарцами, о которых мы говорим десятки лет, но которые, боюсь, всё ещё не перевелись."}},{"type":"header","data":{"text":"Свобода, но не анархия","level":2}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— То есть вы считаете, что обязаловка и разумные запреты — это хорошо? А сами студенты как считают?
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Я такую вещь заметила, что ребята после школы на строгости и запреты жалуются, им тяжело, а ребята постарше, особенно после армии, вообще не очень понимают, чего тут стонать. В книжке, кстати, такой диалог есть. У одного из героев, Сергея Алексеева, я спрашиваю — ну как, вам, наверное, тяжело совмещать учебу, послушание? А он говорит: после года армии и двух лет в монастыре? Мне совсем не тяжело, даже не понимаю, о чем речь…
Что касается обязаловки и строгостей, так всем известно, что без труда не выловишь и рыбку из пруда. Это тоже одна из иллюзий, что всё творческое, богодухновенное приходит в свободе без рамок. В свободе — да, но не в анархии.
Когда идешь по мосту без перил, тебе страшно, и ступаешь ты осторожно. А с перилами ты уже можешь бежать, прыгать, хоть танцевать. Никакой свободы без перил нет.
Опять же, в нашей с вами творческой профессии, если мы будем лежать с утра до вечера и ждать, когда придет вдохновение для статьи, вы прекрасно это знаете, ничего мы не напишем. Это мне ещё Владимир Шинкарёв говорил, наш питерский художник из митьков, очень плодовитый: «Если я буду ждать, когда ко мне придет вдохновение, чтобы написать картину, я вообще ничего не напишу. Нет, я должен зайти в мастерскую, встать к холсту, как на работу, и начать писать». И вот так и наши студенты — если будут ждать, когда к ним придет вдохновение помолиться, то никогда оно и не придет. Человек слаб, и природа наша греховная, ничего тут не поделать без усилий.

— Расскажите подробней, как в семинарии внутри, вы же преподаватель.
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Ну, я как преподаватель Академии вообще в культурном шоке от студентов. Это вежливые люди, с уважением к старшему, они не будут хамить, перебивать тебя, они откроют перед тобой дверь, предложат стул и так далее. Тут просто отдыхаешь в нормальных человеческих отношениях, без мата, которым сейчас молодежь просто разговаривает. Не знаю, как этого добиваются, но я благодарна воспитателям, преподавателям, руководству Академии за таких студентов.
Что касается свободы, на моих занятиях её хоть отбавляй, мой предмет строится на доброй воле. У меня есть требование — три творческих работы за семестр. И какими эти работы будут, студенты выбирают сами. Я предлагаю или новостную заметку написать, или доклад для своих одногруппников подготовить, или интервью у преподавателя взять, или карточки для соцсетей оформить. Да, кто-то на занятии дремлет на задней парте, кто-то пишет конспект по другой дисциплине, говорю же, семинаристы — обычные молодые люди. Но большая часть ребят заинтересована, мы иногда спорим, я вижу горящие глаза, какие-то новые предложения, вопросы. Да и в конце концов, значит, что-то происходит на наших занятиях важное, раз девять человек согласились рассказать мне свои личные истории. А ведь это тоже журналистика и PR.
Мой предмет называется «Информационная деятельность православного прихода», и я была бы рада, если бы в будущем в информационной деятельности приходов моих нынешних студентов появлялся бы такой контент, такие истории от прихожан. То есть книга житий современных «несвятых святых» пополнялась и пополнялась бы…"}},{"type":"header","data":{"text":"PR — это современное миссионерство","level":2}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Вот вы ведете такой предмет… А нужно ли Церкви выставлять свои истории на вид, всё время писать о каких-то приходских инициативах? Как же «левая рука не знает, что делает правая»? Ну и вообще, иногда слышишь, что Церковь всё время пиарится… и так далее.
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— У нас почему-то слово «пиар» произносят с негативным оттенком. Какой-то пережиток девяностых — считается, что «пиариться» плохо. Наверное, люди путают с навязчивой рекламой. Но «связь с общественностью», как расшифровывается аббревиатура PR, вообще-то, это миссионерство и есть.
Апостол Павел несколько раз упоминает в Посланиях о том, что он был гонителем христиан, его история записана и передана даже до наших дней. Вот как он себя «распиарил»! И даже моя идея с названием книги исторически не нова. Библия — это про тех, кто был коллектором, стал евангелистом. Был врачом, стал апостолом. Был полицейским, стал учеником Христовым. Так что этой идее уже 2000 лет.
Так вот, возвращаясь к теме про пиар на приходах. Мне даже некоторые семинаристы говорят, дескать, зачем вы нас этому учите, наше дело молиться и служить Литургию. Да, это безусловно так. Но у каждого свое призвание, как опять же апостол Павел говорит, — мы одно тело: кто-то глаза, кто-то уши и так далее. Кто-то действительно будет только служить и молиться, и у меня есть знакомые священники, у которых кнопочный телефон, и ни в каких соцсетях они не зарегистрированы, им просто неинтересно. А кто-то бездомных лечит, будучи священнослужителем. Кто-то детей усыновляет. Кто-то большие залы собирает и проповедует. А кто-то такие рилсы снимает, что у них стотысячный охват. Почему бы нет? У Господа всех много.
Для меня это способ Церкви рассказать о себе. Если мы не будем о себе адекватно рассказывать, поверьте, в сети будет множество околоцерковных примеров гораздо хуже, чем можно себе представить.

— Каких, например?
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— В прошлом году я делала исследовательскую работу по социальным сетям приходов. Она, кстати, скоро должна выйти в «Христианском чтении», это издание нашей Духовной академии. И вот, я с ужасом обнаружила, что есть огромнейшие сообщества, на порядок больше сообществ прогрессивных приходов нашей епархии — Исаакиевского, Спасо-Преображенского соборов, Смоленского храма. Там люди стараются, ведут соцсети, пытаются современным языком рассказывать о себе, у них много разных рубрик, хорошее оформление. Я общалась со священниками, которые курируют эти соцсети, у них целый волонтерский пул. Люди не пользуются никакими коммерческими способами продвижения и просто год за годом делают свое дело, и радуются, что у них увеличивается количество посетителей.
При этом в той же самой соцсети обнаруживаешь какой-то даже не вполне открытый храм, который заводит несколько аккаунтов и активно собирает деньги на требы, публикуя умилительные картиночки, цитаточки святых, иконочки… И у них огромный охват. Ну и что, пусть мои неверующие друзья первым делом будут по вот этим группам судить о православии? Потому что эти группы постоянно выскакивают в ленте каким-то образом. А мы будем гордо сидеть и говорить, что пусть левая рука не знает, что делает правая, и никто о наших прекрасных священниках не узнает?

— Ну всё-таки прекрасных продвинутых современных священников-блогеров сейчас тоже много.
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Конечно, слава Богу. И молодых ребят надо учить, как вести себя в информационном поле, какие есть риски, какие есть возможности и прочее. Да, это может им не пригодиться, хотя непонятно, как можно пройти мимо сегодняшнего информационного пространства.
Кстати, я очень рада, что теперь и на научных конференциях устраиваются секции об информационном служении. В феврале этого года я ездила в Екатеринбургскую семинарию на такую конференцию, и было интересно и полезно послушать доклады коллег. В частности, один священник рассказывал о том, как ведет свой телеграм-канал, о возможных рисках и так далее.

"}},{"type":"header","data":{"text":"Много о себе","level":2}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— А вы бы сами рискнули вот так рассказать о себе открыто, вынести свою биографию на всеобщее обозрение?
"}},{"type":"paragraph","data":{"text":"— Думаю, рискнула бы. Точнее, я уже писала свою духовную биографию, так сказать, это публиковалось на портале «Азбука веры», там есть специальный раздел — «Мой путь к Богу». Да и вообще, я не прочь рассказать всю свою жизнь в подробностях. Понимаю, что это мало кому интересно, но хотя бы для своих потомков я хотела бы описать всё, что помню.
Знаете, у меня брат «заставил» маму записать в тетрадь всё, что она помнит с детства, а она тридцать пятого года рождения, то есть это годы войны, детдом и так далее. Потом он набрал это на компьютере и сверстал книжку, которую распечатал для нашей семьи. Это очень ценно. Единственное, о чем жалею, что мы то же самое не сделали при жизни нашего папы.
Мне кажется, человеку важно проговаривать то, что с ним происходит, мы же всё-таки «социальные животные», нам нужно общение и узнавание друг друга. Так что пусть будет больше историй священников и не только, хороших и разных. Я готова написать многотомник (смеется). "}},{"type":"paragraph","data":{"text":"По материалам журнала «Вода живая»"}}],"version":"2.17.0"}

М. С. Бодров. Православный взгляд на гуситское движение во второй четверти XV в.: утраквисты и табориты

Был футболистом, стал семинаристом